Откуда-то прилетела песня Александра Розенбаума: «Нарисуйте мне дом». И припев ее: «Я бы сам, да, боюсь, не сумею…». Символ дома традиционно интерпретируется как образ личности человека, его внутреннего пространства - если речь идет об интерьерах, и Персоны, то есть той части личности, которую человек предъявляет миру, - если мы имеем в виду фасад. Работая с рисунками домов, мы обращаем внимание не только на результат, но и на процесс создания рисунка, который начинается с принятия просьбы нарисовать или с отказа. «Не сумею» - о чем это может быть? Ну, например, о том, что человек заведомо знает, что результат не совпадет с ожиданиями. Или что в голове нет представления о том, какой бы дом хотелось нарисовать. И тот, и другой варианты – это, фактически ответы на вопросы «Какой я? Каким я хотел бы быть?»
Ладно, допустим, вы действительно не умеете рисовать. Ну а из кубиков можете что-нибудь построить? Казалось бы, чего проще. Ан нет. Или кубики не того цвета, или «вот такой второй мне нужен непременно, а у вас только один», или «вот тут бы мне арочку, а она не держится», и так далее. Результаты тоже частенько не впечатляют авторов: несимметричное, кособокое, нефункциональное, того и гляди развалится. И это тоже про себя. Строя домик, мы как будто воссоздаем свою внутреннюю структуру – от фундамента до крыши. Можно сказать, что в этой деятельности отражается то, как ощущает себя человек в настоящий момент – хрупким, разбалансированным, устойчивым, защищенным. Завтра дом может быть совсем другим.
В работе «Воспоминания, сновидения, размышления» К.Г. Юнг пишет о том, как в период огромного внутреннего напряжения он обратился к «игре», подсказанной ему детскими воспоминаниями: «Я принялся собирать подходящие камни… Я построил замок и несколько домиков – этакую маленькую деревню. […] «Игры» стали для меня необходимостью. Когда мне приходилось сталкиваться с затруднениями, или с неразрешимой ситуацией, я начинал рисовать или играть с камнями. И всякий раз это было неким rite d’entrée (ритуальным действом) – я находил спасительную мысль и возвращался к работе".
Вы видели, наверное, как строят дети? Вчера – дворец с множеством башенок, а сегодня - кубик на кубик не в состоянии поставить. И, вероятно, когда дети просят взрослых построить что-нибудь, это не только совместной игры ради, а еще и для того, чтобы лишний раз убедиться в надежности человека, который заботится о них – родителя или воспитателя. А потом он разрушает постройку и просит сделать ее снова, то есть определяет, где заканчивается родительское терпение, учится слышать и принимать отказ. А когда ребенок раз за разом сам строит башню, разрушает ее и снова строит, он как будто говорит нам о своей способности восстанавливаться после обид и поражений. Ну а если он строит, а потом в гневе и отчаянии все ломает, возможно, стоит задуматься, не слишком ли много мы требуем от ребенка, что даже в игре он стремится к недостижимому идеалу? Иногда попытка взрослых вмешаться в игру вызывает решительный протест. Здесь слышится посыл: я знаю, что ты знаешь, как лучше, но позволь мне быть самим собой.
В огромном множестве сказок мы встречаем образ дома: теремок, дом трех медведей, Пряничный домик, башня Рапунцель, трансформирующееся жилище старухи из сказки о золотой рыбке… В каждой сказке дом играет свою особую роль. Например, всем известная сказка о трех поросятах в оригинальном варианте рассказывает о последовательном процессе строительства и разрушения, о способности к восстановлению и укреплению себя, своих границ, выстраивании адекватных защит. Та же сказка в обработке Сергея Михалкова, хорошо известная и нам, и нашим детям, совсем о другом…
Write a comment