Бенуа Бейль. Замещающий ребенок. Зачатие и вина.

Содержание

 Понятие «замещающий ребенок»

 Замещающие дети, зачатые «досрочно»

 Психопатологические наблюдения и клинические описания замещающих детей

 Биографии известных людей, имеющих статус замещающих детей

 Развитие детей, зачатых после утраты ребенка в результате внезапной смерти младенца

 Горевание по умершему ребенку; принятие родившегося ребенка

 Зачатие замещающего ребенка и трудности психологического развития

 Заключение

 Понятие «замещающий ребенок»

1. Замещающим мы называем ребенка, который был зачат родителями для того, чтобы «заменить» умершего.  Его психологическое развитие является предметом многочисленных исследований на протяжении последних сорока лет.  В качестве примеров в этих исследованиях приводятся жизнеописания детей, подростков и взрослых, а также биографии известных людей.  Никогда ранее в работах по психопатологии не предпринималось попыток связать имеющиеся у человека психические отклонения  с контекстом, в котором произошло его зачатие.  В многочисленных же работах, посвященных замещающему ребенку, уделяется особое внимание обстоятельствам зачатия, и все чаще повторяются слова «зачатие», «зачатый ребенок». Понятие «замещающий ребенок»  дает возможность рассмотреть  проблему зачатия с точки зрения психопатологии.  Исследуя это понятие, мы сможем увидеть связь между зачатием и гореванием. Мы увидим источник  психопатологических проблем, которые возникают с момента зачатия ребенка.
2. В 1964 году в работе под названием «О замещении ребенка»  Альберт  и Барбара Каин [1] сводят воедино наблюдения за шестью детьми в возрасте от 7 до 12 лет, имеющими разные психологические проблемы. Все эти дети были зачаты родителями в процессе горевания по ребенку, умершему в предподростковом возрасте при трагических обстоятельствах: злокачественная опухоль, автомобильная авария, внезапный приступ удушья.  В пяти случаях решение зачать нового ребенка было сознательным: родители пытались обрести новый смысл в жизни, отвлечься, или  просто хотели получить ребенка взамен умершего. Одна из пар поначалу хотела взять приемного ребенка того же возраста,  внешне похожего на умершего.  Авторы описывают семейную атмосферу, проникнутую ощущением горя в течение многих лет после появления на свет следующего ребенка. Матери находятся в депрессии или демонстрируют невротические симптомы (фобии, навязчивости). Умерший ребенок, предмет культа,  идеализируется ими сверх всякой меры.  Они ходят на кладбище каждую неделю, а то и каждый день. Родители не могут говорить ни о чем, кроме своей утраты. Они постоянно сравнивают следующего ребенка с ушедшим, отождествляя живого ребенка с идеализированным мертвым. Они живут в страхе, что смерть повторится,  чрезмерно опекают ребенка, изучают в деталях каждое мелкое происшествие, например, внимательно осматривают ребенка, чтобы убедиться в отсутствии травм.  Такая чрезмерная опека угнетает не только ребенка, но и самих родителей, постоянно напоминая им о том, что мир полон опасностей.  У двух матерей, по свидетельству авторов, присутствовала фантазия, что новый ребенок несет ответственность за смерть предыдущего.
3. Психологические проблемы, имеющиеся у этих шестерых детей, выражались  в многочисленных страхах, пассивности и безынициативности, зависимости и незрелости, затворничестве в кругу семьи.  Все они считали себя беззащитными и несостоятельными. У всех было чувство, что мир, в котором они живут, постоянно и непредсказуемо опасен.  Иногда у детей наблюдались те же симптомы расстройств, которые привели к смерти предыдущего ребенка. Эти дети проявляли нездоровый интерес ко всему, что связано со смертью.  Их чувство идентичности  было нарушено из-за навязанного им отождествления  с умершим ребенком.  Они сами сравнивали себя с покойными; некоторые из них были убеждены, что не переживут тот возраст, в котором ушел из жизни их брат или сестра. Мертвый ребенок становился  для них непобедимым соперником, в тени которого им приходилось жить.
4. В 1972 году О. Познански[2] опубликовал первое подробное описание ребенка, которого он назвал замещающим. Сюзи, 15-ти лет, была сознательно зачата родителями для того, чтобы  восполнить утрату, понесенную семьей. Двумя месяцами ранее  в автомобильной аварии погибла их дочь Бетти. Ее сестра-близнец Барби выжила, но осталась инвалидом и была помещена в специализированное учреждение. Другие члены семьи – брат и родители - не пострадали. После рождения Сюзи у матери было два выкидыша. Семейное предание гласит, будто накануне аварии Бетти объявила, что умрет, но переживать не нужно, потому что Бог даст семье другую девочку. Детство Сюзи протекало в атмосфере горя и идеализации погибшей сестры.  Прибавьте к этому  страхи отца, который  во всем заранее видел опасность. Каждая годовщина аварии сопровождалась настоящим ритуалом, посвященным Бетти. Отец входил в транс и называл Сюзи именем погибшей дочери. В этот день Сюзи не могла выходить из дома. Школьные успехи ее были средними. В подростковом возрасте пришлось обратиться к психиатру, когда возникли нарушения поведения: депрессия с суицидальными попытками, страх смерти и агонии, связь с молодым человеком, пытавшимся ее убить. Автор считает, что такие симптомы непосредственно связаны со статусом замещающего ребенка. Он обращает внимание педиатров на связь психологических проблем с семейным контекстом, в котором произощло зачатие, и рекомендует достаточно длительный период горевания перед новой беременностью.

Замещающие дети, зачатые «досрочно»

5. В 1974 году, вслед за Познански, Николь Альби [3] ввела понятие замещающего ребенка во Франции.  Работая психологом в детской гематологической службе,  она отметила, что некоторые матери беременеют в тот момент, когда у их старшего ребенка, больного лейкемией, происходит рецидив или он находится под угрозой смерти.  Из 8 беременностей 5 в точности совпали с наступлением рецидива.  По воспоминаниям медиков, всего было около 15 таких беременностей.  Некоторые размышления и сопоставления позволяют расценивать эти беременности как «замещающие».  Один отец говорил: «У нас будет другая девочка вместо ангела, который ушел на небо». Медсестра в возмущении: «Бедный малютка, его уже заменили!» Одна мать ждала результатов теста на  беременность с большим волнением, чем подтверждения рецидива у ее больного ребенка. Николь Альби описывает три случая.

Случай №1

6.  К., беременность 5 месяцев на момент постановки диагноза «острый лейкоз» ее трехлетнему сыну.   Боится родить «больного лейкемией или ненормального ребенка». После рождения здорового ребенка возвращается домой, чтобы ухаживать за старшим сыном, который находится в ремиссии. После двух лет ремиссии у ребенка - вспышка менингита. Мать подавлена, за ребенком трудно ухаживать.  К. снова беременна, зачатие произошло сразу же после вспышки менингита. Она просит сделать аборт «по психологическим причинам».  Медицинские показания к аборту отсутствуют. Обследование на шестом месяце беременности: тревожна, боится родить больного ребенка, принимает беременность, но в то же время считает ее предательством по отношению к больному ребенку. Боится привязаться к новорожденному. Говорит о нем вскользь: «Бедный малыш… Печально, но мне все равно. О нем есть кому позаботиться, так будет лучше для него». Больной ребенок слаб и нуждается в уходе. Новое обострение происходит перед родами. К. раздражена, отказывается от госпитализации, обвиняет всех, и в конце концов соглашается лечь в другую больницу. Рожает здорового сына и вновь принимается ухаживать за умирающим ребенком.

Случай №2

7. Н., двое детей. Двухлетняя девочка с острым лейкозом. Период ремиссии сменяется обострением. В течение  двух месяцев Н. ухаживает за ребенком, Она на втором месяце беременности, но чувствует себя так, как будто срок гораздо больше.  Больной ребенок «невыносим», беспокоен.  Мать ничего не готовит к появлению на свет новорожденного. Рожает сына. Принимая его, акушерка говорит: «Она хотела дочь. Боюсь, что мальчик будет несчастлив». Обострение лейкоза у дочери. 

Случай №3

8. С., была беременна на момент обнаружения острого лейкоза у ее дочери.  После родов не соблюдала правила контрацепции.  Через пять месяцев обратилась за консультацией по поводу опухоли в брюшной полости. Врач диагностировал беременность. Просила сделать аборт, в чем ей было отказано.  Родила здоровую девочку. Была сделана перевязка маточных труб. Тем не менее, после очередного обострения лейкоза у дочери, С. снова обратилась к врачу, ей казалось, что она опять беременна.
9. «По-видимому, для некоторых матерей, которым грозит потеря ребенка, новый ребенок может стать утешением», объясняет Николь Альби. Кроме того, новая беременность помогает матери отвлечься от больного ребенка. Ведь он все еще жив, и нуждается во внимании и уходе. Как только мать узнает о своей беременности, она начинает считать больного ребенка «невыносимым». Материнская злость по отношению к этому ребенку  есть выражение глубочайшей нарциссической травмы, которую они переживают в ожидании смерти больного, отдавая ему  все свои силы. Таким образом, беременность носит защитный характер: это способ архаической защиты от тревоги, угрожающей матери и разрушающей ее. Беременность как будто управляется внешними силами.  Обострение болезни лишает надежды на выздоровление; и необходимо, чтобы произошло хоть что-нибудь. А мысли о замещении приходят лишь  позже как рационализация. «Беременность – это единственный способ защиты, который находят матери, чтобы заполнить тревожную пустоту.  Чтобы немедленно справиться с предстоящей потерей, нужен новый объект, главная функция которого –  защитить мать от разрушения».
10. Н. Альби  обращает внимание на особенности такой беременности: двойственное отношение к ней и чувство вины. Иногда мать ведет себя агрессивно по отношению к больному ребенку. Кроме того, у нее отсутствуют фантазии по поводу ребенка in utero, который воспринимается только как заместитель умирающего. Мать с трудом сдерживает тревогу. Ей заранее страшно за  новорожденного, например, что он родится больным. Автор указывает на то, что в своих рассказах мать путает больного ребенка с тем, который должен родиться. После родов она очень быстро покидает младенца ради ухода за больным. Это говорит о нарушении эмоциональной связи с новорожденным, связанном, возможно, с  обстоятельствами зачатия.
11. Однако эти случаи не должны становиться объектом неправомерного обобщения. Двадцатью годами позже Н.Альби [4] вновь возвратилась к этому вопросу и показала, насколько нужно быть осторожным в выводах и прогнозах. Она описала случай Х., имеющей двоих детей – сына и дочь. О новой беременности она узнала, когда сопровождала своего больного сына на трансплантацию. Все сразу подумали о замещающем ребенке. А дело было в том, что Х. сама потеряла единственного брата, когда ей было 17 лет.  Допуская то, что сын умрет, она боялась, что ее дочь тоже останется одна, и решилась на новую беременность: «Я не хочу, чтобы моя дочь росла единственным ребенком, и я сказала мужу, что хочу забеременеть сейчас, потому что если П. умрет, я больше никогда не смогу стать матерью».  Беременность в данном случае не заменила собой работу горя, но впоследствии способствовала ее завершению. Эта женщина хотела снова стать матерью прежде, чем стать горюющей матерью. Беременность протекала в благоприятно.  Женщина заботилась о ребенке in utero, прекратив работать и больше отдыхая. Она говорила о нем как о человеке, обладающем собственной идентичностью. Больной старший брат до сих пор жив.

Психопатологические наблюдения и клинические описания замещающих детей

12.  В 1979 году. А. Куве [5] представил описание четырех детей, зачатых в процессе горевания по ребенку, умершему в младенчестве или потерянному в результате выкидыша. Мы остановимся на двух из них. Согласно автору, замещающий ребенок c момента зачатия находится под влиянием установки родителей: «Ты – мертвый!». И чтобы существовать самостоятельно, он должен суметь уничтожить мертвеца. Фредерик аутист. Он был зачат сразу же после выкидыша на третьем месяце беременности. Эта ситуация может показаться обычной. Однако следует принять во внимание то, что предыдущая беременность исцелила мать от болезненного горевания по ее отцу:  ребенок, которого она представляла себе, укреплял ее материнское Я.  Потеря ребенка  стала для нее возвратом к исходной точке. Следующий ребенок начал идентифицироваться с предыдущим, который защищал мать от депрессии. В материнском воображении, которое оказалось неспособным отличить одного ребенка от другого, замещающий ребенок обречен жить мертвым,  пока он играет роль защитника матери от депрессии. Каждая из его робких попыток освободиться угрожает матери, которая вновь погружается в депрессию и мечтает о смерти.
13. А.Куве консультировал Луизу после ее второй попытки суицида. Первая была четырьмя годами ранее. Ее дочери и сыну сейчас 13 и 10 соответственно. Луиза родилась через год после смерти сестры, которая прожила всего три дня. Проблемы Луизы начались с того момента, когда она родила старшую дочь: тоска, фобии, страхи и непреодолимое влечение к смерти. Примерно через год после этих родов Луиза потеряла ребенка женского пола на шестом месяце беременности. Годом позже она родила мальчика, повторив, таким образом, свою собственную историю.  Но Луиза всегда чувствовала себя приговоренной к смерти. Ее суицидальные попытки были прологом к неизбежному. Внезапно на четвертой консультации Луиза сделала попытку отделиться от образа умершей сестры. Она увидела связь между своим навязчивым влечением к смерти и тем фактом, что в детстве она жила так, как будто была той самой умершей сестрой. «Если бы моей сестры не существовало, мама меня любила бы больше […] Она бы любила только меня […] Я была бы более свободной […] Мама много рассказывала про нее, и я чувствовала, что хотела  быть похожей на нее […] Я не могла этого сделать, она меня пугала».
14. В 1982 году Майкл Ханус[6] опубликовал во Французском Психоаналитическом журнале статью под названием «Замещающий объект. Замещающий ребенок».  Перед тем как обсуждать замещающего ребенка, автор обращает внимание на замещающий объект.  Замещающий объект выбирается прежде всего для того, чтобы заменить утраченный объект, он заслоняет собой потерю и избавляет от необходимости оплакивания. Выбор этого объекта  обусловлен включением механизмов защиты. Таким способом человек защищается от тяжелых переживаний в процессе горевания, однако невыплаканное горе однажды, иногда через много лет, появляется вновь, найдя обходной путь. Выбор замещающего объекта имеет две функции, объясняет М. Ханус: «обозначить  понимание того, что объект утрачен во внешней реальности; заявить, что скорбь и траур не нужны, так как утерянный объект уже заменен». Иногда объект может быть выбран через годы после утраты, и мы  можем понять, был ли этот выбор поспешным только если знаем, была ли совершена работа горя или нет.
15.  Такая ситуация характерна не только для замещающего ребенка. В случае утраты можно выбрать замещающий объект. Иногда этот объект может быть предложен кем-то другим. Так, ребенка, вызывающего сочувствие,  можно назначить замещающим объектом, чтобы облегчить перенесенную потерю: например, семья постарается переложить функции умершего на другого близкого человека, желательно того же пола.  Когда взрослый человек горюет об утрате, его друзья временно берут на себя функции ушедшего.  В то же время существуют особые обстоятельства, которые способствуют выбору замещающего объекта. Это можно проиллюстрировать случаем из нашей практики. Мужчина потерял в автомобильной аварии жену и дочь.  У дочери был ребенок, которого она воспитывала одна. Дедушка переехал к другой своей дочери, чтобы воспитывать внука. Он не мог говорить с внуком о смерти своих близких, но испытывал радость от общения с ребенком. Внук стал для него замещающим объектом, поддерживавшим его в горе.
16. Преждевременный выбор замещающего объекта, согласно М.Ханусу,  представляет собой особую форму отрицания, неприятия, замалчивания чувств и процесса горевания. В то же время автор подчеркивает: «кажется, что для некоторых людей этот тип выбора продиктован в первую очередь необходимостью избежать непереносимого бессознательного чувства вины,  приглушая его».[7] [7] .
17.  Невозможно отделаться от ощущения иллюзорности замещающего объекта. Как заменить незаменимое – исчезнувший объект! Замещающий объект  не может выполнить свою задачу. Ко всему прочему, существует еще одно, более серьезное противоречие:  замещающий объект разделит судьбу объекта, который он замещает; «это объект, потерянный заранее, в котором можно увидеть навязчивое желание повторения утраты». Субъект старается заставить его существовать и в то же время принимает потерю.
18.  В некотором смысле  каждый ребенок – это замещающий объект для родителей.  Естественно, что ребенок является тем нарциссическим воплощением, с помощью которого родители пытаются расширить свои границы и отодвинуть окончание жизни, свое исчезновение и смерть. Чтобы утвердиться как субъект, ребенок должен «убить» волшебное дитя, живущее в душе родителей – infant mirabilis, который возрождает  из пепла нарциссизм родителей, - дитя, наделенное всеми достоинствами, и призванное заполнить любую пустоту. Для психического рождения ребенка и осознания его уникальности необходим постепенный отказ от этой нарциссической привязанности. Родители должны найти другой путь, перейти от нарциссизма к объектности для того, чтобы дать возможность существовать своему ребенку.
19. Когда родители теряют ребенка, их нарциссическая рана болезненна настолько, насколько ребенок поддерживает их поврежденный нарциссизм. Чем младше ребенок, тем она сильнее. Но смерть ребенка порождает и другие последствия.  Она вызывает в родителях «постыдное и невыносимое чувство, что в них самих есть что-то опасное, зловещее, смертоносное […] Переделать ребенка, то есть зачать замещающего ребенка, остановить поток невыносимых вопросов и попытаться доказать, что можно сделать хорошего ребенка, и что потеря первого – не более чем случайность.  А заодно можно избавиться от чувства вины, берущего начало во враждебных чувствах, направленных против ребенка,  и усиленного тяжкой обидой  на то, что он причинил горе родителям своей болезнью или несчастным случаем, и своей смертью».
20. Теперь следует рассмотреть психопатологические проблемы, которые влечет за собой статус замещающего ребенка.  В бессознательном  родителей замещающий ребенок соединяется с умершим. Эта идентификация с идеализируемым ушедшим ребенком становится источником сравнения и соревнования, в котором невозможно победить, и в конечном итоге приводит к опасной ситуации: для того, чтобы «оживить» умершего, воссоздав все его качества, замещающий ребенок берет на себя его роль. Он исчезает, растворяясь в этой роли. «Как будто он чувствует, что станет приятен своим родителям, когда приблизится к смерти, в глубине души он чувствует, что они  желают, чтобы он умер».
21. Замещающий ребенок живет, идентифицируясь с мертвым объектом. Он должен разделять с родителями траур, который они не могут завершить. «Он будет жить долгое время преследуемый фантомом, он будет страдать от печали, скорби, депрессии до тех пор, пока он не свяжет свои страдания со своей историей, и не встанет на путь освобождения». М. Ханус рассказывает об Анри, который пришел на консультацию, так как страдал от того, что не был счастлив,  не мог достичь желаемого успеха в рисовании,  и был измучен фобическими приступами. Как будто что-то сковывало его, не давая приблизиться к цели. Чем больше он приближался к совершенству, тем больше чувствовал себя подавленным. Он страдал от головных болей, но не жалел себя. Головные боли возникали, как только он заговаривал о смерти своего старшего брата, случившейся за 10 лет до его рождения. Согласно семейной истории его брат умер из-за падения с табуретки. На самом деле, брат страдал опухолью мозга. По мере того, как Анри избавлялся от ассоциаций с умершим братом, его фобические приступы стали исчезать.
22. В 1985 г. Андреа Саббадини [8] подробно описала два случая  замещающих детей, Джилл и Мишель. По мнению автора, синдром замещающего ребенка иллюстрирует состояние «не быть собой».  Саббадини определяет замещающего ребенка как «ребенка, который был зачат с сознательным намерением одного или обоих родителей, чтобы заменить ребенка, умершего незадолго до этого». Автор отмечает трудности самоидентификации, присущие замещающим детям, которые проявляются преимущественно в течение стадии сепарации-индивидуации, а также в подростковом возрасте. 

Случай №4

23.  Джилл проходила курс аналитической терапии в возрасте 30 лет. Низкая самооценка. Ощущение неуспешности, особенно в отношениях с мужчинами. Родилась, по ее словам, через 9 месяцев после смерти своей девятимесячной сестры. В ее представлении, а может быть, и в реальности, ее зачатие совпало по времени со смертью сестры Анжелы от респираторной болезни во время войны. «Если бы Анжела не умерла, Джилл не появилась бы на свет, то есть ее жизнь зависела от смерти сестры. Исходя из этого факта, ее подсознание должно было сделать всего один шаг к заключению, что она должна была убить сестру для того, чтобы появиться на свет», объясняет автор.
24. Саббадини приводит много фактов, которые позволяют посмотреть на историю Джилл как на историю замещающего ребенка.  Так, за некоторое  время до появления первой менструации и в течение долгого времени после этого Джил боялась умереть.  Автор считает, что этот страх связан со смертью сестры, которая умерла в возрасте 9 месяцев,  то есть тогда, когда стала более автономной: подростковый возраст представляет собой аналогичный процесс, а значит, несет в себе угрозу смерти для Джилл. Страх тишины имеет аналогичное объяснение: для Джилл тишина ассоциируется с молчанием скорбящей матери и с умершей сестрой, чей голос нужно заменить. И, наконец, сложные отношения Джилл с матерью. Джилл была убеждена в том, что мать разговаривала с ней так, как будто ее не существовало, или как будто она была кем-то другим: это чувство свидетельствует о расщеплении, которое наносит ущерб ее чувству идентичности.
25. Перенос пациента на терапевта и реакция контрпереноса терапевта также несут ценную информацию. Однажды Джилл показалось, что аналитик печален и недостаточно приветлив на ее взгляд, как будто думает о ком-то другом, в точности как ее мать много лет назад. Когда пришло время завершить терапию, Джилл сочла это событие таким же преждевременным, как смерть Анжелы и свое зачатие. По ее мнению, окончание анализа значило, что терапевт хочет от нее отделаться, так как она совершила какую-то ошибку. В своем контрпереносе Саббадини преждевременно соглашается взять нового пациента.
26. Автор представляет нам еще один случай, который мы приводим целиком. 

Случай №5

27.  «Через два года после начала терапии моя пациентка Мишель открыла мне, что ее старший брат Михаэль умер в том возрасте, когда начал ходить самостоятельно. Он был единственным сыном у родителей.  Родители пытались заменить его другим сыном, но родилась девочка; через два года они сделали еще одну попытку, и вновь родилась девочка. Они не хотели больше детей, и в качестве компромисса назвали младшую дочь Мишель. Мишель пришла на терапию с чувством спутанной идентичности («Я ни Мишель, ни Михаэль»),  шизоидными чертами характера, латентной гомосексуальностью, нарушениями питания и с серьезными проблемами с принятием своего женского тела. Куда бы она ни приходила, включая мой кабинет, везде она чувствовала себя нежеланной. «Иногда, - говорила она мне, - я воняю смертью, как будто маленькое тело Михаэля приклеено ко мне или втиснуто внутрь меня». В ходе сеанса она вспоминала, как ребенком ходила со своей семьей на могилу к Михаэлю, мать плакала, отец пытался ее успокоить, она и сестра говорили, что хотят маленького братика. Рассказав это, Мишель разразилась безнадежными рыданиями, а потом поведала, что раньше у нее никогда не было возможности оплакать брата. В дугой раз Мишель пришла на сеанс, одетая во все черное, что было довольно необычно. «Я пришла к выводу, - сказала она, - что когда я родилась, мои родители, вместо того, чтобы радоваться, надели траур. … Я все время чувствую, что у меня внутри мертвый плод. Я хочу от него избавиться, но у меня не получается». Я сказала, что мертвый плод внутри не позволяет ей чувствовать себя живой. Она начала тихо плакать. Она сказала, что ее рождение было печальным событием, потому что она родилась не того пола. «Если бы я умерла вместо Михаэля, это было бы так прекрасно!» - плакала она. Она вспомнила, как ее родители восхищались соседским ребенком, которого тоже звали Михаэль. Я сказала, что, может быть, ее брат был столь прекрасен и мил, именно потому, что он умер. «Скажите это моим родителям» - ответила она, с горечью и  презрением. Я сказала: «Это я вам говорю». После паузы она продолжала: «Я знаю, это моя ошибка. Если бы я знала, как ее исправить… Но это не может быть исправлено …. По крайней мере пока я существую. Другого выхода нет». (Лично я  думаю, что  эта задача кажется невыполнимой именно потому, что это не ее ошибка)».
28. Структура личности Мишель во многих отношениях похожа на Джилл. Она концентрируется вокруг слабого Эго и отсутствии чувства собственного достоинства.   В случае Мишель, как и у Джилл, соперничество между живыми и мертвыми братьями и сестрами и путаница, которая возникает в результате этого соперничества, играют важную роль в их развитии и в формировании их отношений с другими людьми.
29. Говоря о выборе имени для замещающего ребенка, Саббадини упоминает случай, описанный  Солемани (1979). Родители назвали Пьером ребенка, зачатого после смерти старшего сына по имени Петер. Мать была уверена, что Пьер – это реинкарнация Петера, и спрашивала его: «Ты ведь, Петер, правда?»  Зачатие Пьера произошло случайно, вскоре после того, как Петер приснился матери  и сказал: «Не плачь, мама, все хорошо, у тебя скоро будет другой мальчик».
30. Психопатологические наблюдения, опубликованные М. Ханусом, а затем А.Саббадини, занимают важное место среди всех исследований на эту тему. Они положили начало публикации многих клинических случаев. Так Х. Урбан[9] представил случай Анны, 9-летней девочки, которую мать привела на консультацию, так как дочь хотела спать только в материнской постели. К тому же ребенок требовал от матери постоянных заверений в том, что она ее любит. 

Случай №6

31.  Консультация по поводу трудностей сепарации, проявляющихся в момент укладывания спать и перерастающих в серьезные конфликты. Ребенок одинокий, не имеет друзей в школе. При обследовании беспокойный, робкий и боязливый,  ведет себя как маленький взрослый, говорит «взрослыми» фразами. Множественные тики. В семейной истории – смерть первого ребенка Анны (1), зачатой через несколько недель после смерти матери  г-на А. Через 4 года родился сын. Мать г-жи А. умерла через несколько дней после родов. Через два года родилась дочь, Анна (2). В течение первых трех лет жизни три госпитализации (нарушения питания и задержка речевого развития). В три с половиной года оперирована по поводу косоглазия (пять недель в больнице). В возрасте от 5 до 8 лет консультировалась по поводу нарушений поведения и трудностей в обучении. На рисунках, сделанных за год до начала лечения, которое описывает Х.Урбан, изображено враждебное окружение. Анна рисует тюрьму, заключенных, пытки преступников. Некоторые рисунки вызывают ассоциации с умершей старшей сестрой. Анна приносит также альбом с фотографиями, который она сама сделала. На первой странице пусто:  Анна еще не выбрала фотографию. «На странице, предназначенной для фотографий на документы,  мы видим прошлогоднюю фотографию, портрет, нарисованный в этом году и рисунок с крестами там, где должна была быть следующая фотография».  Лечение продолжалось около трех с половиной лет. После 15 месяцев терапии, у Анны прошли тики. Через два года она стала рассказывать свои сны и постепенно отдалилась от вымышленного персонажа, которого она себе придумала, и у которого были те же инициалы, что и у нее. Она представляла себе, что это значит – иметь старшую сестру: каникулы вместе…, разговоры... Она смогла мало-помалу отделиться от своего терапевта, которого она в дальнейшем стала называть на «вы». Идея спать со своей матерью ей больше не нравилась, и она больше не нуждалась в том, чтобы постоянно спрашивать своих подруг, какой они ее видят.
32. Х. Урбан отмечает, что Анна вела упорную борьбу за свою индивидуацию, чтобы освободиться от идентификации с умершим ребенком. «Процесс сепарации осложнялся спутанным воображением матери. Для нее сепарация была равносильна смерти,  которой она пыталась избежать».  Во время первой консультации Анна не пыталась отделиться от матери, а та, в свою очередь, еще не была готова отделиться от умершей старшей дочери. Г-жа А. осталась связанной с воображаемым объектом, который ограничивал жизненное пространство ее живой дочери. Отцу не удалось занять свое место, может быть потому, что он тайно похоронил умершего ребенка. В процессе психотерапии Анна использовала все свои творческие способности, чтобы противостоять воображению матери силой своего собственного воображения.
33. Вот случай, который описал Х. Брюнитьер [10] в своей статье «Ловушка рождения: замещающий ребенок».

 Случай №7

34.  Николя, 7 лет, был направлен на консультацию школой в связи с трудностями обучения в подготовительном классе.  Мать описывает ребенка как замкнутого, печального и одинокого. «Он говорит, что он не хороший… Однажды я обнаружила его на берегу пруда, он плакал и повторял, что он нехороший».  Описание семейной драмы (смерти Жюльена, 4 лет): в час дойки мальчик упал в ведро и захлебнулся; он умер после двух долгих месяцев мучений в больнице. Депрессия матери. Регулярные посещения кладбища. Онейроидный или галлюцинаторный эпизод у матери:  она увидела на могиле Жюльена мальчика, очень похожего на него. Сексуальные отношения в семье возобновились после «терапевтического вмешательства»:  лечащий врач посоветовал заменить Жюльена.  «Он пришел в этот мир, потому что так было нужно, чтобы забыть. Он пришел насильно, это нежеланный ребенок. Однажды я сказала моему мужу: нужно сделать это. Это был не просто день, в этот день как будто кто-то взял веревку, чтобы повеситься». Она продолжает: « Сексуальные контакты – это была мука, беременность – девять месяцев мучений». Пока она рассказывала, Николя рисовал в уголке.  На рисунке дом и синее пятно перед ним. Пруд. Мать смогла рассказать о депрессиях и суицидах в семье мужа: свекровь утопилась в пруду, ее мать и тетка тоже. Мать считает, что Николя «пошел в родню мужа», а потом она задает ужасный вопрос: «Вы видели детей этого возраста, которые хотели бы убить себя?»
35. Х. Брюнитьер считает, что замещающий ребенок – это ребенок-обман, зачатый на месте смерти, как иллюзия. Зачатие происходит под знаком неприятия потери и смерти предыдущего ребенка, а также неприятия  страданий, которые ее сопровождают. Так Николя занял место своего умершего брата в восприятии его родителей. «Как будто я хотела воскресить его, я завела его для этого. Когда Николя родился, я звала его Жюльеном, это его второе имя», - говорит мать.  И одной фразой объясняет смысл нового зачатия: «После рождения Николя как будто того случая и не было».
36.  Брюнитьер обращает внимание на присутствие обостренного чувства вины. В первую очередь, это вина родителей: она связана с обстоятельствами происшествия, с восстановлением сексуальных отношений, и со злостью, которую вызывает умерший ребенок, ранивший родительский нарциссизм. Но есть и собственная вина замещающего ребенка: вина братоубийственная – быть рожденным в результате смерти другого, и вина, пульсирующая как острая боль, – никогда не суметь стать достаточно хорошим для родителей. Между тем, терапия помогает матери ребенка постепенно  изменять образ мыслей. Повторное  введение истории умершего ребенка в систему рассуждений позволяет создать психическое пространство для замещающего ребенка.
37.  В заключение мы представляем  случай, описанный Джойс МакДугалл [11]. Она рассказывает о психоаналитическом сопровождении Мии, родившейся через год после мертворожденного брата. После нескольких сессий ей приснился сон о двух появлениях мертвого ребенка. Аналитик спросил тогда об отношении  родителей к ее появлению на свет. Миа решительно заявила: родители никогда не показывали ни разочарования, ни других эмоций по этому поводу. «Потом приснился тревожный сон, в котором ребенок был убит, и ее обвинили в этом. На этом сеансе Миа заявила: « На этот раз я должна выяснить обстоятельства смерти этого ребенка, и что эта смерть значит в моей жизни». Она решила спросить у Кристианы, старшей сестры, помнит ли та ее рождение. Ответ последовал немедленно: «Помню ли я? Как это можно забыть? Я уже давно хотела поговорить об этом с тобой, но не решалась.  Папа и мама были уверены в том, что родится мальчик, и в день, когда ты родилась, папа позвал меня и сказал: у меня печальная новость для тебя: это девочка! Потом он разрыдался». Различные  ранее неосознаваемые конструкты постепенно вставали на свои места: прежде всего, вина родиться девочкой и не выполнить желание родителей; сильное желание сепарироваться от матери; борьба за защиту своей женской идентичности. Миа пришла к тому, чтобы воссоздать себя, опираясь на творческое начало, которое помогло ей раскрыться".

Биографии известных людей, имеющих статус замещающего ребенка

38. Параллельно с клиническими исследованиями различные авторы интересовались психологическими портретами известных людей, которые были  замещающими детьми.  Нажера (Humberto Nagera: Vincent van Gogh, A psychological study. London, Allen & Unwin, 1967)  в  работе, посвященной Ван Гогу, рассказывает о том, как  его в течение всей жизни  преследовала смерть  старшего брата. Винсент Вильгельм Ван Гог родился 30 марта 1853 года, ровно через год, день в день после появления на свет первого мертворожденного ребенка, который носил то же имя. Поэтому неудивительно, что Ван Гог постоянно боролся за обретение собственной  идентичности в  жизни и в творчестве.
39. «Мертворожденный брат не мог стать реальной личностью, и именно поэтому воображением родителей была создана  идеальная личность. Он был замечательным ребенком, соединившим в себе все добродетели, таланты и доброту. Он наверняка делал бы все очень хорошо, и там, где живой Винсент терпел неудачу, мертвый был бы обречен на успех.  Такая чрезмерная степень идеализации мертворожденного ребенка […] объясняет и завышенный уровень идеального Я, который он для себя установил, и его страх потерпеть неудачу, […] и в то же время страх преуспеть […]. Он мог лишь проигрывать, стремясь достичь сильно завышенного идеального Я».
40. «Другой важный аспект этих конфликтов -  бессознательный ужас соперничества с мертвым идеальным Винсентом. Бессознательно художник должен был чувствовать, что его успех - это преступление против памяти об умершем, попытка занять его место в сердцах родителей.  Такие иллюзии очень противоречивы, […] потому что братья и сестры умершего ребенка  чувствуют себя в некоторой степени ответственными за его смерть […] Кроме того, возможно, именно благодаря этим обстоятельствам  Винсент пришел к принятию смерти, в чем и  преуспел. Для признания окружающими того факта, что он не хуже брата, а то и лучше, необходимо было умереть, как и тот».  (Цитируется по Саббадини[12]).
41. Мало того, что он был замещающим ребенком, так еще и характеры родителей сыграли свою роль. как подчеркивает М.Бенезек: «ригидный, но слабый и депрессивный отец, компульсивная, подверженная вспышкам гнева, сверхчувствительная, но нечуткая мать» [13]. Винсент считал свою мать  равнодушной. Она его не понимала, была всегда на стороне других, а не с ним. Когда он думал о ней, его охватывала печаль. Он чувствовал, что она его отвергает и считает его лжецом.  Его отношения с другими женщинами всегда  были невыносимо тяжелыми, так как он настойчиво требовал большой материнской любви.  Он выбирал или неприступных женщин, или бедных, недолюбленных девушек, отвергнутых и лишенных любви в детстве, как и он сам. «Вероятно,  Винсент  и сам был отмечен печатью этой мертвой жизни, в которой  он  считал себя в лучшем случае заместителем брата, в худшем – его убийцей. Так или иначе, он всегда воспринимал себя самозванцем», - подчеркивает Вивиан Форрестер.[14] Ван Гога в подобной ситуации спасало творчество: «Или упрячь меня прямиком в сумасшедший дом […], или дай мне работать изо всех моих сил […] Я борюсь изо всех сил, стараясь преодолеть любые трудности, потому что знаю: работа - лучший громоотвод для недуга». [15] И все же, Ван Гог покончил жизнь самоубийством вскоре после рождения другого Винсента, сына его брата Тео.
42. История Сальвадора Дали не менее красноречива. Вот как художник описывает свой приход в мир: «Я пережил свою смерть прежде, чем прожил свою жизнь.  Мой семилетний брат умер от менингита за три года до моего рождения. Это потрясло мать до самой глубины души. Раннее развитие, гениальность, прелесть, красота этого брата были ее отрадой. Его смерть стала для нее ужасным шоком, который она с трудом пережила. Родители справились с безысходностью только после моего рождения, но скорбь продолжала переполнять их. Уже во чреве матери я чувствовал их тоску, и мой плод плавал в адской плаценте. Их горе так и не отпустило меня.  Я глубоко переживал это навязанное присутствие [моего брата], одновременно как потрясение – похоже на полное отсутствие чувств, и в то же время как состояние  обреченности». Цитируется по Саббадини [16].
43. Ц. Шамула в статье о Сальвадоре Дали [17] приводит следующие факты: «У родителей Дали действительно был старший сын Сальвадор, который умер в возрасте 21 месяца и 20 дней -  точно за 9 месяцев и  11 дней до рождения Сальвадора II, будущего художника. Трагическое зачатие!» [18]
44. В этой статье Шамула задается вопросом, каким образом трагическое событие могло повлиять на судьбу будущего художника.  Автор находит разгадку в личности матери двух Сальвадоров и жены Сальвадора, так как отец носил то же имя, что и сыновья. Мать пережила мучительную и ужасную смерть старшего сына – Сальвадора I - и сразу же забеременела Сальвадором II. Эта беременность блокировала работу горя, осложненного, по-видимому, бессознательным чувством вины, что не удивительно, учитывая обстоятельства зачатия этого ребенка. Шамула считает, что воздействие травмы может ощущаться с самого начала, то есть и во время беременности. Смерть Сальвадора I на фоне полного благополучия как будто пробила брешь в теле матери, Это состояние  автор сравнивает с фантомными болями в ампутированной конечности.
45. Но Шамула на этом не останавливается; он анализирует живопись Дали, а именно отношения между явным и скрытым содержанием картин, как анализируют отношения между явным и скрытым содержанием сновидений. Скрытое содержание определяется первичным травматическим ядром. По мнению автора,  травма матери и ее влияние на маленького Дали представлены в каждой его картине, в каждом мазке кистью. Присутствует обсессивно-компульсивное повторение первичной травмы с ее болезнетворным и патологическим влиянием. В содержании каждой картины просвечивают истоки жизненной драмы Дали. «Травматизированное либидо матери Дали вкупе с неудовлетворенной любовью и неотреагированным горем перешли на сына Сальвадора II. Он, в свою очередь, проживал это как смертельную и жестокую любовь, создающую для него невыносимую психическую ситуацию, где с самого начала сосуществовали удовольствие, страдание и боль. Это пульсирующее возбуждение возникло в маленьком Сальвадоре с самого раннего возраста, когда его зарождающееся Я не было способно  ни связать, ни выработать адекватную либидонозную энергию. Оно травмировало маленькую хрупкую личность и инцистировалось в форме, описанной Ж. Лапланшем – в виде внутреннего причиняющего боль инородного тела.
46. Талант художника состоял в том, чтобы «соединить это чужое, иррациональное  и преследующее его тело с разумной и критичной частью своей психической жизни,  чтобы приручить, вернее убить его, и, что важно, с самого начала.  Другими словами в течение всего детства Дали воевал с ребенком, спрятанным в матери, с этой сторожевой собакой, которая, притворяясь спящей или мертвой, жила внутри матери. Кроме того, это тело через мать проникло в него самого, заставляя обороняться и нападать одновременно. Вот откуда вся драма его жизни, та непрерывная внутренняя и внешняя борьба, цель которой - преодолеть мучительные импульсы, порождающие извращения, истерию тревоги и удивительное  творчество – три направления, тесно связанные с ним и почти неотделимы друг от друга».[19]
47. Дали разработал механизм, с помощью которого можно  вытащить на свет то, что инцистировано  внутри. Этот метод, названный «паранойяльно-критическим», окончательно оформился в 1929 году во время серьезного психического кризиса, который тяжело потряс художника. Этот критический 1929 год был отмечен разрывом семейных связей, особенно с отцом. Дали ввел новую сюрреалистическую эстетику, которая сделала его знаменитым во всем мире. Он также встретил Галу, ставшую для него «великой движущей силой и  излечившей «вывихи» в его сознании».   Гала, по мнению Ц. Шамула, давала материнскую поддержку художнику. «Я люблю Галу больше матери, больше отца, больше Пикассо и даже больше, чем деньги» - утверждал Дали. Эта идеализация материнского объекта в образе Галы показывает, что материнский объект преследовал Дали всю жизнь. Более того, и здесь умерший брат вновь берет верх: имя «Гала» - это женский вариант второго имени умершего брата Сальвадора, Сальвадора Гало. Гала стала именоваться  Гала Сальвадора.
48. Если бы Дали жил в хроническом гипоманиакальном состоянии, возможно, он избежал бы безумия. По его словам, его эксцентричность позволила ему отделиться от умершего брата: «Благодаря этой постоянной игре, цель которой – убить моими выходками память о брате, я воплотил в жизнь миф о Касторе и Поллуксе: один брат умер, а другой бессмертен».[20] Творчество его обессмертило, и Дали отказался иметь детей: «Эмбрионы повергают меня в ужас, внутриутробное состояние вгоняет в тоску. Как все гении, я могу дать жизнь лишь кретину».[21]
49. Морис Поро[22]  собрал большое количество биографий известных людей, которые были замещающими детьми. Например, Людвиг ван Бетховен родился вскоре после смерти старшего брата, умершего в четырехдневном возрасте и носившего то же имя. Бетховен стал старшим из выживших детей и упорно отстаивал   этот  статус; возможно для него это был способ избавиться от умершего предшественника. Насколько смерть старшего брата влияла на жизнь музыканта, иллюстрирует следующий пример: Бетховен всегда был уверен, что родился в декабре 1772 года, а не в декабре 1770. Многие друзья показывали ему копии  свидетельства о рождении, но он требовал «правильный» документ. Он настаивал: «Прошу обратить внимание на одно обстоятельство:  у меня был брат, родившийся до меня, и его звали Людвиг, а второе имя Мария, но он умер. Это необходимо знать, чтобы восстановить мой истинный возраст […] У нас была  семейная книга, но она потерялась, Бог знает как. Не пренебрегай этим, я очень тебя прошу, постарайся найти Людвига-Марию и настоящего Людвига, родившегося после него». Получив свидетельство о рождении, датированное 17 декабря 1770, Бетховен написал на обороте: «1772. Полагаю, свидетельство неправильное, ибо  до меня был другой Людвиг»[23]. Согласно М.Поро, это непреодолимое желание оспорить дату своего рождения, чтобы его отсрочить, произрастает из потребности увеличить дистанцию между  собой и умершим ребенком.
50. Шатобриан, Камилла Клодель, Райнер Мария Рильке, Герман Гессе и другие родились после брата или сестры, скончавшихся в младенчестве.  Наиболее близок к нам Дидье Анзье, известный психоаналитик, родившийся  через два с небольшим года после мертворожденной девочки, которая не была записана в семейную книгу и не получила имени. Он пишет: «Моему приходу в мир предшествовал  приход маленькой сестры. […] Для меня она навсегда осталась малышкой, так как она умерла во время родов. Вы имеете полное право называть меня единственным сыном, ведь я не знал ее и рос единственным ребенком. Но в моем восприятии это было не так. Смертью сестры родители расписались в своем первом поражении, и она на долгое время осталась в их мыслях и словах. Я был вторым, и обо мне нужно было больше заботиться, чтобы я не повторил ее судьбу. Я испытал на себе их страх повторения трагедии. Я обязан был выжить любой ценой, чтобы оправдать тех, кто дал мне жизнь. На их взгляд, я всегда был на волосок от гибели. Мне угрожало малейшее несварение желудка,  любое дуновение ветерка. Как же мне было трудно! Я заменял умершую. Мне не оставляли достаточно жизненного пространства. Это не парадокс, а более чем двусмысленная ситуация». [24]
51. Мать Дидье Анзье, Маргарита (II) Анзье, тоже была замещающим ребенком. Из трех сестер, которые родились до нее, одна - Маргарита (I) -  сгорела заживо. «В день праздника, собираясь к мессе, Маргариту, младшую из трех сестер, одели в платье из органди. Ее на минутку оставили под присмотром старшей сестры, которая  потом стала моей крестной. Малышка была легко одета, ей стало холодно, она подошла к огню … и сгорела заживо. Это был ужасный шок для родителей и сестер.  Моя мать была зачата сразу же, чтобы восполнить утрату. Снова родилась  девочка, и ее назвали так же – Маргаритой. В некотором роде ни живая, ни мертвая […] После этого моя мать всю жизнь искала способы избежать адского огня […] Это называется нести крест, тяжкий крест. Моя мать лишь однажды заговорила со мной об этом. Но я знал эту историю как семейную легенду.  Ее депрессия проистекала, я думаю,  из этой невыносимой роли.  После рождения мертвой дочери она пережила страшное повторение судьбы. А когда родился я, над ней снова нависла угроза».[25]  Маргарита Анзье описана Лаканом в 1932 году как случай Эмме. Ее поместили в психиатрическую больницу после того, она как ударила ножом известную актрису. Это убийство было совершено через восемь лет после рождения Дидье.
52. Свидетельство кинорежиссера Рене Фере столь же красноречиво. Вот его семейная история. У бабушки и дедушки его отца родились подряд двое сыновей  по имени Рене, которые умерли в раннем возрасте. После этих двух смертей родились две девочки. У младшей из них был сын по имени Рене, отец автора. У родителей режиссера было трое детей: Рене (I), Бернар, Рене (II) - кинорежиссер, историю которого мы изучаем. Старший сын погиб в автомобильной аварии в возрасте 4 лет. Вот как появился сценарий фильма «Крещение» (1989): «В детстве меня преследовала неподвижная картинка: черно-белая фотография четырехлетнего ребенка, на которого меня делала похожим моя мать и имя которого я носил. Брат погиб в аварии в 1939 году, за несколько лет до моего рождения»
53. Морис Поро приводит отрывок из текста Рене Фере, написанного им в 33 года (1978), в момент очень сильного кризиса идентичности [26]: «Я родился никем», объясняет автор. Вот короткое стихотворение режиссера, которое описывает его состояние:
54. В тот день я воскрес,

      а не родился.

      Не спрашивайте, почему,

      Мать, рожая меня,

      Думала о другом,

      И радовалась, увидев меня,

      И узнав его.

      Мое детство

      Сводило меня с ума.

      Давая мне имя,

      Мать думала о другом.

      О том, кто был до меня

      О том, кто быстро ушел,

      Она любила его больше меня

      И смогла воскресить, родив меня.

      Мой крик рвется наружу:

      « Как познать счастье

      Быть только собой?!»

      Я буду кричать до кончины. [27]

Развитие детей, зачатых после утраты ребенка

в результате внезапной смерти младенца

55. Благодаря этим работам  исследователи  и специалисты-практики задались вопросом, существует ли возможность предупредить возникновение нарушений. Были начаты исследования, направленные  на оказание поддержки беременным женщинам, которые ранее пережили смерть младенца. В такой ситуации беременность окружена ореолом опасности: женщина одновременно боится забыть умершего и  вкладывать силы в нового ребенка,  и может вновь столкнуться с ужасным опытом  переживания утраты. Неважно, насколько далеко отстоят друг от друга реальная и воображаемая опасность. Чувство опасности всегда сильно меняет обычное течение беременности, заставляя ее отличаться от предыдущих.
56. В своем исследовании, посвященном влиянию смерти новорожденного на последующую беременность Франсуаза Молена [28] сразу же обращает внимание на тревогу, как на главную составляющую наблюдаемой клинической картины. Автор описывает  три степени тревоги, располагая их по убыванию.
57. Состояние паники определяется тревогой, заполняющей все сознание. Оно сопровождается чувством нереальности, страхом резко измениться или сойти с ума. Тревога обычно возникает с самого  начала, и беременность переживается как ад. Движения плода не воспринимаются с радостью, а отвергаются или переживаются как неприятные. Женщины на грани нервного срыва. Тревога усиливается с мыслями о предстоящих родах, и может развиться до формы отказа рожать незадолго до срока. Семья  является слабой поддержкой. После родов могут наблюдаться приступы спутанности сознания или бреда.
58. Общее тревожное расстройство характеризуется непредсказуемо возникающими приступами страха. Чаще всего это страх повторения трагедии, который  напоминает женщине об ударах судьбы. Эти женщины раздражительны, они тяготятся своей беременностью и страшатся предстоящих родов. Тем не менее,  отличие от состояния, описанного выше, беременность остается источником удовлетворения, особенно когда чувствуется шевеление плода. Женщины стремятся представить себя роли матери. Они доверяют врачам, беседы с которыми могут существенно снизить тревогу.
59. Нарушение адаптации с преобладающим состоянием тревоги характеризуется постоянным беспокойством и ограничением контактов с окружающими. Женщины могут установить связь между чувством тревоги и смертью ребенка. Воспоминания об утрате не только вызывают печаль и волнение, но и приносят облегчение. К появлению ребенка готовятся. Женщины воспринимают членов своей семьи и близких как дающих поддержку и успокоение. Ф. Молена утверждает: «Результаты пятилетних наблюдений показывают, что если женщины получали медицинскую и психологическую помощь с самого начала беременности, то случаи возникновения сильной тревоги становились исключением». [29] [29]
60. В ряде исследований проблема зачатия ребенка после внезапной смерти новорожденного рассматривается более пристально. Д. Соваж и С. Бартелеми[30] [30] (1979) отметили, что смерть ребенка раннего возраста приводит к особым последствиям. Внезапность смерти младенца, неожиданность потери и отсутствие удовлетворительных объяснений вызывают особенный психологический кризис, проявления которого варьируют от резкого упадка сил и возникновения чувств вины и полного поражения, до тяжелых нарушений поведения.
61. Мишель Суле[31] [31] также говорит о  психологических последствиях этой драмы. Факт смерти в одних случаях приводит к ступору и резкому упадку сил,  в других – к выражению протеста, возбуждению и повышенной активности. Иногда на протяжении нескольких дней отмечается отказ от признания факта смерти. В последующие недели приходят, рано или поздно, один за другим  обычные этапы: скорбь, депрессия, затем работа горя. Они могут быть выражены более или менее отчетливо. Всегда присутствуют  амбивалентность, агрессия и вина. Сначала родители неустанно задаются вопросом о возможных причинах драмы, затем преобладает тревога сепарации, и родители окончательно принимают потерю ребенка.  Работа горя может сопровождаться депрессией с маниакальными защитами, или без них, иногда внешнее выражение подсознательных психологических процессов или соматизация подчеркивают трудности   завершения в соответствии с ранее существовавшими психическими структурами. Некоторые пары разводятся. Этот основной травматизм, который лишает родителей существа, в которое вложено очень много в плане как нарциссическом, так и в либидинальном, влечет обесценивание. Он ставит под сомнение их способность дать жизнь здоровым детям и выполнять свои родительские функции достаточно хорошо. «Внезапная смерть младенца заставляет родителей задуматься: Могу ли я, имею ли я право, как мои родители, родить и воспитывать ребенка?», [32] и это то, что будит старые психические конфликты.
62. Серж Лебовичи (1993) подчеркивает, что внезапная смерть ребенка часто подпитывает бессознательную вину родителей.  «После трагедии чувство вины, которым окрашена их депрессия, придает особый смысл и ценность событиям прошлого, которые не  имели  бы никакого значения, если бы смерть младенца не произошла».[33]  Он отмечает также враждебное отношение некоторых жен к их мужьям. Часть из них ищут выход из супружеских отношений, испытывая отвращение  к сексуальности.
63. Исходя из описанных выше психологических проблем, вызванных внезапной смертью новорожденного,  и в рамках ретроспективного изучения психо-аффективного развития ребенка, рожденного после утраты, Шанталь Папен (1993)  выдвигает следующую гипотезу: «Чем меньше совершена работа горя, тем меньше родители психологически готовы к следующему ребенку, тем больше риска возникновения межличностных изменений, способных сказаться на психо-аффективном развитии следующего ребенка». [34] Она обследовала 31 ребенка, родившегося после внезапной смерти новорожденного, после просьбы родителей о мониторинге сна. Возраст матерей был от 26 до 30 лет. Социально-профессиональный уровень родителей был выше, чем в среднем в популяции. Мальчиков было больше; что обычно в случае внезапной смерти. В половине случаев  в семье умер первенец.
64. Ш. Папен сравнивает условия пре- и постнатального развития детей. Как и Ф. Молена, она подчеркивает, что во время беременности все женщины испытывали тревогу. Матери боялись в первую очередь повторения смерти ребенка. У некоторых отмечались соматические симптомы, у других – бессонница, ночные кошмары, в которых они видели себя умершей в родах и родившей мертвого ребенка.
65. У большей части матерей роды протекали нормально. Треть матерей хотела кормить ребенка, но некоторые предпочитали не давать грудь, чтобы не создавать слишком сильную связь, которая была у них с предыдущим ребенком. Проводились наблюдения за взаимодействием матери и ребенка. Были описаны три типа взаимодействия: чувствительное, амбивалентное и небезопасное. У девяти матерей было отмечено синхронное взаимодействие с ребенком. У десяти - прерывающееся взаимодействие. Двенадцать пар «мать-ребенок» демонстрировали небезопасные отношения, в которых проявлялась или подавленность и депрессия, или агрессивность, или  частичное отвержение.
66. Родители, в свою очередь, описывают такие особенности  детей как: нарушения сна  (12 случаев из 31), нарушения поведения в виде психомоторной нестабильности или истерик с цианозами (17 из 31), а также трудности  усвоения навыков опрятности.
67. В ходе исследования было уделено внимание тому, как совершается работа горя у матерей.  Девять матерей могли говорить об умершем ребенке с волнением, но как об интериоризированном объекте, а не о преследующем, они чувствовали себя виноватыми в случившемся.  У двадцати двух женщин присутствовало глубокое чувство вины, которое блокировало процесс горевания . «Многие дети были зачаты тотчас после утраты, как будто быстрое восполнение потери отменяло необходимость горевания. У некоторых женщин потеря ребенка не только вызвала чувство вины, но и оживила воспоминания об утрате родителя, которая была недостаточно проработана. Это событие могло произойти как недавно, так и в далеком прошлом – в первые годы жизни матери. Со смертью ребенка всегда выплывали на свет конфликты женщин с их собственными родителями или супругами. Преждевременное зачатие - это защитная реакция, которая препятствуют отказу от умершего ребенка, и матерям было трудно эмоционально  принимать нового ребенка как новую личность». [35]
68. Развитие детей изучалось с помощью теста Брюне-Лезин. Этот тест позволяет вычислить коэффициент развития (КР), который складывается из суммарной оценки по четырем шкалам: моторное развитие, зрительно-моторную координация, речь, социальное развитие. Результаты обследования 31 ребенка выявляют статистически подтвержденную задержку развития.  У 21 ребенка был снижен показатель развития речи. У 12 детей с наиболее низким КР  задержка речевого развития сопровождалсь задержкой социального развития. Эти два показателя напрямую зависят от отношений с матерью: в первые месяцы некоторые женщины боялись привязаться к ребенку, который может умереть. Отмеченная задержка развития не зависит от социально-профессионального уровня родителей. Низкий показатель КР отмечается у детей, зачатых в  течение первых шести месяцев после смерти предыдущего ребенка. Если зачатие произошло через год, КР составляет около 100. У детей, зачатых в первые шесть месяцев после смерти предыдущего ребенка, более выражены такие проблемы во взаимодействии с родителями, как нарушения сна и психомоторная нестабильность.
69. Ш.Папен описывает три типичные ситуации. «В первом случае работа горя проделана достаточно и мать чувствительна к ребенку, развитие ребенка удовлетворительное. Ребенок не доставляет особых хлопот. Как правило, речь идет о детях, зачатых по меньшей мере через 7 месяцев поле утраты. В другом случае горе матери не проработано, она испытывает чувство вины и ее отношение к ребенку амбивалентно. КР  ребенка составляет максимум 90, при этом у матери и ребенка отмечаются трудности  взаимодействия. В третьем случае горе матери мало проработано, ему сопутствует чувство вины  и/или возвращение к прежним конфликтам с родителями или супругом, КР детей меньше 90 - у них отмечается задержка развития  независимо от даты зачатия. Похоже, что зачатие вскоре после смерти предыдущего ребенка задерживает или останавливает процесс горевания и мешает принятию ребенка. Процесс горевания всегда зависит от истории жизни родителей и от особенностей их психики, и поэтому трудно сократить время его протекания». [36]
70. Ш. Папен остается осторожной в выводах о том, как будут развиваться эти дети в дальнейшем. В целом в выборке отмечается задержка психического развития, о чем  свидетельствует снижение средних показателей КР. Причиной нарушения взаимодействия между детьми и родителями становятся в первую очередь проблемы родителей. Именно на них нужно обратить внимание еще до появления ребенка на свет: «Если брак родителей непрочен, горе по умершему ребенку не проработано, а зачатие преждевременно, то  ребенок находится в группе риска. У него плохо организовано взаимодействие с матерью, коэффициент развития низок,  отмечаются трудности в установлении диалогических отношений». [37]
71. В ходе другого исследования М.-М. Бурра и С Дюбуа [38] изучали развитие 39 детей, зачатых после смерти ребенка в результате СВДС. Исследование охватывало период от наступления беременности до достижения ребенком трех лет. Зачатие произошло вскоре после смерти предыдущего ребенка. Во всех случаях оно стало для родителей  единственным возможным утешением. Исследователи считают, что у этих беременностей были две главные особенности: она осложнялась во-первых работой горя и депрессией, и во-вторых  неспособностью родителей отделить нового ребенка от умершего. Депрессия у матерей отмечалась в 59,4% случаев с самого начала беременности. По данным Т. Ламприер в целом в популяции  депрессия во время беременности отмечается в 10% случаев. Беременность была желанной у подавляющего большинства женщин (94,6%), но она порождала серьезное беспокойство по поводу воображаемого ребенка (63,1%) и не давала возможности подготовиться к его рождению в 47% случаев. Со стороны отца депрессия отмечалась в  15,6% случаев, а для 22% отцов беременность не была желанной. В то же время процент беременности двойней был существенно выше, чем в популяции в целом (5,7% против 1%). Матери часто мечтали о беременности двойней. Процент преждевременных родов был повышен. В течение этого периода авторами было выявлено много факторов риска  нарушения взаимодействия между матерью и ребенком: беспокойство, касающееся представлений о будущем ребенке, отказ говорить о ребенке во время беременности, недостаток внимания к беременности со стороны отца.
72. Смерть предыдущего ребенка сильно влияет на отношение матери к новому младенцу. Мать пытается сравнивать живого и умершего, ища сходства и различия. Некоторым матерям трудно прикасаться к детям смотреть на них, что свидетельствует о фобических защитах.  Зачастую матери связывают свое поведение со смертью предыдущего ребенка. Сходство детей вызывает сильную тревогу,  с которой трудно справиться, и в то же время мать не может отделаться от навязчивых мыслей, что ребенок совсем другой.  Исследователи отмечают, что матери путают родившегося ребенка и умершего в 94,1% случаев в возрасте 1 месяца и в 45,7% случаев в возрасте 1 года. Эта путаница проявляется по-разному: в вытесненных желаниях,  в оговорках, выдающих бессознательное желание спутать двух детей; в отрицании, в отказе видеть разницу между детьми и принимать смерть первого ребенка; в сознательной борьба против отождествления детей; в сознательном желании их отождествить, называя их, например, одним именем. [39] Исследователи считают, что объединение детей является для матери способом принять ребенка и не становится фактором риска для отношений мать-ребенок. Однако возможно и формирование патологических отношений слияния. Такую путаницу можно изредка наблюдать и в обычных семьях. По данным Э.Дюга, на которые ссылаются авторы, среди 44 семей, потерявших новорожденного и ждущих второго ребенка,  только в  35% случаев родители путали детей.
73. Количество случаев материнской депрессии достаточно велико:  оно колеблется от 44,1% в 1 месяц до 18,1% в 18 месяцев. Для сравнения в целом в популяции присутствие депрессии колеблется от 10 до 20% после родов (Т. Ламперьер). Эта депрессия не связана с отождествлением детей, описанным выше. Судя по оценке  взаимодействия между матерью, отцом и ребенком,  депрессия в некоторой степени может быть связана с неудовлетворительным взаимодействием с шестимесячным ребенком.  Трудно оценить, насколько депрессия связана именно с работой горя. Процесс принятия новорожденного сопровождается страхом повторения трагедии, страхом смерти ребенка и отождествлением  двух детей. Другими факторами риска нарушения детско-родительских отношений, по мнению авторов, могут стать неспособность отца принять ребенка и то, что новый ребенок и умерший оказываются одного пола.  Разумеется, выявленные особенности детско-родительского взаимодействия зависят от  возраста ребенка на момент обследования: нарушения сна, питания; нарушения телесных, визуальных и вокальных контактов; трудности сепарации.[40]
74. По мере роста ребенка наблюдается положительная динамика. Постепенно реальный ребенок занимает свое место, и нарушения взаимодействия исчезают по мере того, как он развивается.  Когда ребенок переживает возраст, в котором умер его предшественник, родителям становится легче устанавливать с ним отношения привязанности. Исследователи считают, что при поддержке психотерапевта родители успешнее справляются с принятием нового ребенка. В то же время некоторые нарушения являются достаточно стойкими. Авторы выделили два типа взаимодействия с ребенком – дисфункциональное и хорошее. По мере проведения исследования количество случаев того или другого взаимодействия изменялось следующим образом: в 1 месяц жизни ребенка 19 случаев дисфункционального взаимодействия и 15 случаев хорошего взаимодействия; в 3 месяца – 18 дисфункциональных, 19 хороших; в 6 месяцев  - 7 дисфункциональных и 30 хороших, в 1 год – 11 дисфункциональных  и 25 хороших. 

Горевание по умершему ребенку; принятие родившегося ребенка.

75. Родившийся ребенок с большей вероятностью станет замещающим, если его родители не смогли отойти от образа умершего ребенка и идентифицируют с ним нового ребенка.  Бесспорный интерес для терапевтов представляет собой задача составить мнение о психопатологическом смысле зачатия, происшедшего после смерти предыдущего ребенка. Родители говорят, что трудно радоваться новому младенцу, одновременно оплакивая предыдущего. Новая беременность не может  приносить радость, отмечает М.-М. Бурра.[41] В этой ситуации очень важна поддержка близких, которая помогает родителям преодолеть  тревогу, справиться с чувством вины, и постепенно принять ребенка, который должен родиться. Помощь психотерапевта дает им возможность научиться различать сливающиеся представления об умершем и  о живом.
76. «Удивительно, что именно состояние тревоги за нового ребенка позволяет принять его как нового».  Одновременно с работой горевания по умершему необходима работа по принятию нового ребенка. Эта двойная психологическая работа  трудна. Если родители продолжают оплакивать умершего, одновременно принимая нового ребенка, то он рискует не создать свою собственную идентичность. В то же время  сблизиться с новым ребенком для родителей может означать забыть умершего, и это пробуждает в них чувство вины. Терапевт поощряет необходимость работы по принятию нового ребенка и позволяет родителям хранить память об умершем.
77. Потеря ребенка создает эффект запредельной пустоты, останавливающей время. Если раньше жизнь была подчинена заботам о малыше, то теперь все кажется пустым.  Пока вещи ребенка остаются на местах, они напоминают родителям о его присутствии. Некоторые матери испытывают потребность ласкать игрушки ребенка или вдыхать запах его одежды. Если эти символические действия обозначают желание вернуть ребенка, то постоянно происходит возврат к реальности утраты. Связь с ребенком трагически обрывается, тогда как работа по построению отношений с ребенком требует большого эмоционального вклада, заставляя мать освободиться от  нарциссизма, и открыть себя объектным отношениям.  Потеря отношений с ребенком сопровождается чувствами поражения, обесценивания. У матери появляются фобии, связанные с детьми, так как страх потери ребенка очень велик. Мать должна также «похоронить» планы, связанные с ребенком. Нарциссическая рана отца, связанная со смертью ребенка, с трудом находит путь для выражения. Например, он винит себя в том, что не нужно было так сближаться с ребенком.
78. Работа горя совершается через разрушение связей с исчезнувшим ребенком. Либидо, направленное на ребенка, осталось теперь без объекта. Оно должно быть отделено, лишено связи и направлено на другие объекты. «Фундамент работы горя это разрыв нарциссических и либидонозных связей с утраченным объектом, в то время как «Я» вновь становится свободным и способным к созданию новых связей».[42]. Этот процесс обычно происходит в два этапа: сначала идентификация с объектом, который можно интериоризировать, то есть с символическим объектом, способным увековечивать память; затем происходит разрушение связей с этим объектом. В нашем случае идентификация с качествами утраченного объекта в работе горя затруднена, так как идентичность умершего младенца не вполне сформирована. Возникающие чувства больше связаны с фантазиями и желаниями, чем с реальным общением с умершим. Отделение от объекта, которое характеризует вторую фазу, пробуждает вину, так как объект должен покинуть психическую реальность. Желание иметь другого ребенка обусловлено необходимостью «найти утраченный объект и излечить нарциссическую рану». [43]
79.  Вероник Бюр[44] выделяет три этапа в протекании беременности. В первом триместре отмечается ностальгия по потерянному ребенку. Это «замещающая беременность», которая целиком обращена в прошлое. Она соответствует отказу признать потерю, а точнее, отказу от горевания. В течение 2 триместра ностальгия сменяется  идеализацией умершего ребенка. Мать видит в нем только лучшие черты. Этот защитный механизм отвлекает и ограждает родителей от ненависти, которую они могут испытывать по отношению к любимому и потерянному ребенку, причинившему им страдания своей смертью. В этот период существование нового ребенка становится более реальным. Плод шевелится, и его можно увидеть на УЗИ. Беременность оживляет воспоминания о предыдущем ребенке, вновь появляются грусть и скорбь. В 3 триместре преобладает страх повторения трагедии. Матери стремятся бороться против усиливающейся привязанности к ребенку, которая  вызывает тревогу. Новый ребенок представляет собой большую ценность, ведь он тоже может умереть. Беременность окутана двойным покровом: скорбь и горе, связанные с исчезновением предыдущего ребенка, сочетаются со страхом перед будущим, в котором возможно повторение трагедии.
80. В реальности беременность не только не противоречит работе горя, но и  играет активную роль в ее протекании. Конечно, эта работа сложна. «Мало помалу, в течение месяцев формируется привязанность к ребенку, она переплетается с работой матери по сепарации от утраченного объекта». [45] Если в течение беременности преобладают страх и тревога, то рождение другого ребенка  «зажигает маленький свет в конце туннеля, заставляя ждать чего-то нового». [46] Беременность приводит к разрушению стены, выстроенной со смертью ребенка. Родители боятся повторения трагической истории, и одновременно находятся в ожидании. Они по-прежнему ощущают хрупкость жизни, но теперь у них есть надежда  начать все сначала. Важно, что есть желание стереть прошлое.  В то же время маленький огонек, зажженный в этой черной дыре, может и должен оставить место для памяти об ушедшем. Это важно для того, чтобы следующий ребенок смог обрести свою собственную идентичность и избежать участи стать замещающим. Работа по отделению образа умершего ребенка от последующего начинается с наступлением беременности. Лучше, если этот процесс сопровождается психотерапевтической помощью. Он должен быть  продолжен после рождения малыша, так как отношения между матерью, отцом и новорожденным все еще остаются окрашенными печальным событием.
81. Изучение взаимодействия между матерью и младенцем позволяет выявить различные нарушения, которые в своей основе тесно связаны с контекстом зачатия. Поведение родителей во многом определяется смыслом, которым они наполняют трагическое событие.  Например, в некоторых диадах «мать-ребенок» Шанталь Папен (1996) и другие исследователи отмечают такие особенности визуального контакта, как отведение взгляда и кратковременность контакта «глаза в глаза». Автор приводит случай Ромэна, 3-х месяцев, который во время кормления отворачивался от лица матери и  демонстративно отказывался от взаимодействия с ней. Мать объясняла, что после рождения ребенка она настаивала на зрительном контакте, так как по ее словам, умерший ребенок плохо видел.[47] Казалось, что младенец хочет избежать контакта, который мать бессознательно навязывала ему. Другие дети, наоборот, постоянно ищут взглядом мать. Такое «зрительное цепляние» встречается достаточно часто. Оно может быть реакцией на тревожную привязанность матери, которая боится оставить ребенка без присмотра, и регулярно следит за его дыханием и цветом его лица. Кажется, что ребенку передается материнское ощущение опасности, вполне объяснимое с учетом  смерти предыдущего ребенка.
82. У некоторых детей отмечают проблемы, связанные с кормлением. Например, мать Энтони вытаскивала сосок из его рта через каждые 3-4 сосательных движения. Новорожденный не мог ухватить сосок и начинал плакать, мать давала ему соску, он заглатывал слишком много воздуха и срыгивал. Некоторые матери объясняют свое поведение страхом, что ребенок захлебнется. Мать Энтони говорит, что ее первый ребенок умер от того, что захлебнулся во время кормления, а буквально накануне она консультировалась по этому поводу с врачом.. Ш.Папен отмечает, что Энтони воспроизводит поведение своего умершего брата.  «Будучи не в состоянии отделить одного ребенка от другого, мать воспринимает срыгивание Энтони как знак, что он может разделить судьбу брата».[48] У многих детей наблюдаются  спазматические колики, которые проходят после годовщины смерти предыдущего ребенка.
83. В некоторых случаях поведение матери приводит в преждевременному формированию двигательных навыков.  Гиперстимуляция младенца может быть связана с желанием, чтобы ребенок быстрее вырос. Появление способности к самостоятельному передвижению позволяет ребенку следовать за матерью во все уголки дома,  и матери становится проще следить за ним. В других случаях ребенок получает недостаточную стимуляцию. Это связано со страхами матери: «Я его не тормошу, чтобы он не срыгнул, а то он может захлебнуться».[49]  В результате ребенок начинает отставать в двигательном развитии.
84. Клинические наблюдения показывают, что трагическое событие накладывает серьезный отпечаток как на поведение матери, так  и  на состояние ее психики. Страх повторения трагедии приводит к тому, что мать прикладывает все силы, для того, чтобы удержать ребенка возле себя. Каждая разлука сопровождается тревогой; мать стремится контролировать каждый шаг ребенка. Это стремление родителей постоянно быть рядом осложняется чувством вины за то, что они не уберегли предыдущего ребенка. М.-М. Бурра [50] описывает отличное двигательное развитие детей. В то же время такое раннее моторное развитие не сочетается с реальной автономией. Автор отмечает, что младенцы нетерпимы к фрустрации. Они постоянно требуют новых стимулов, им трудно быть спокойными. Часто у них нарушен сон.
85. Годовщина смерти предыдущего ребенка – важная дата для родителей. Для них наступает период успокоения; родители принимают нового ребенка и уверяются в своей способности быть родителями. Вместе с тем  это успокоение чередуется с периодами скорби, особенно тогда, когда ребенок проходит определенные этапы  индивидуации и сепарации. Родительское горе нельзя рассматривать как признак неблагоприятного прогноза. Оно занимает важное место и играет специфическую роль в формировании идентичности ребенка. «В этот период родители преодолевают критический порог, переходя от страха повторения к страху потери и одновременно принимая ребенка как Другого, как новый объект инвестирования (в психоаналитическом смысле), отдельно от потерянного ребенка. После годовщины смерти освобождение идентичности следующего ребенка проходит более интенсивно, так как что-то меняется  в сознании родителей и в их отношении»[51].
86. После того, как ребенок пошел самостоятельно и вплоть до школьного возраста, он очень сильно привязан к матери. «Кажется, что ребенок и мать меняются ролями: теперь он неустанно следит за ней, так же, как она следила за ним в течение первого года его жизни». [52] Ребенок ищет мать взглядом, стережет ее, контролирует ее перемещения. М.-М. Бурра отмечает, что многие дети часто болеют отитами или ринофарингитами. Автор считает, что это говорит о трудностях сепарации. У них нет ни особых проблем в общении, ни задержки речевого развития, но автор отмечает трудности в обозначении себя, более позднее появление местоимения «я», а также бедность символической и воображаемой игры. Никаких особых патологических черт  личности не было отмечено. В то же время некоторая нарциссическая хрупкость сочетается у них с упорством и инфантильным всемогуществом, постоянной потребностью в отражении, трудностями в общении с другими детьми вследствие тиранического и завистливого характера. Эти дети «привыкли быть единственным объектом интереса, очень ценным объектом. Они не могут лишиться этого статуса». Если окружающие (в первую очередь родители) не считаются с ними,  у детей легко возникает чувство, что они больше не существуют. Наконец, эти дети понимают разницу между полами, но не задают вопросов по этому поводу. «У них отсутствует страх кастрации […]: вопрос их идентичности не рассматривается в плоскости сексуальной идентичности».
87. Во многих случаях дети рано идут в школу. Родители считают это необходимым не только потому, что «ему скучно со мной», но и потому, что «он уже очень бойкий». М.-М. Бурра выделяет две причины такого решения: родители хотят управлять процессом сепарации (это может наблюдаться как в случае слишком сильной, так и в случае слишком слабой привязанности), или же «они не хотят выглядеть слишком опекающими, слишком привязанными к ребенку, как будто хотят реабилитировать себя в глазах окружающих». Родители стремятся демонстрировать успехи своих детей, и эта потребность «сочетается с привычкой детей показывать, что они умеют делать, причем невозможно понять, делают они это по своему желанию, или же по желанию родителей. Как бы то ни было, любая оплошность ребенка возрождает нарциссическую рану, возникшую  после утраты. Родителям очень трудно  иметь недостаточно компетентного ребенка».[53] 

Зачатие замещающего ребенка и трудности психологического развития

88. Если родители воспринимают ребенка только как заместителя умершего, у него могут возникнуть определенные психические нарушения. Вместо того, чтобы быть собой, он становится воплощением умершего. Родители слишком сильно опекают его и одновременно проецируют на него агрессию, адресованную ушедшему ребенку. Замещающий ребенок хочет быть любимым и страдает от того, что его любят лишь как заместителя кого-то другого. Ему назначено судьбой занимать место другого, и он отчаянно пытается занять свое собственное место, порою ценой ужасной борьбы. Ему запрещено быть собой, путь к собственной идентичности для него закрыт.  Ребенок приговорен к этой роли, он снимает с родителей груз горя, утешая и восстанавливая их. Чтобы начать существовать, ему нужно освободиться от фантома, который в нем живет.
89. Значит ли это, что все дети, зачатые после смерти предыдущего ребенка, обречены стать замещающими? Правомерна ли такая обусловленность? Постоянно ли возникают нарушения развития в результате такого зачатия? Являются ли эти нарушения  специфическими?
90. Клинические отчеты, представленные разными авторами, заставляют думать, что  тяжесть нарушений, за исключением явно патологических случаев, соотносится с особенностями протекания процесса горевания у  родителей, в особенности с их упорным отождествлением мертвого и живого ребенка. У каждого ребенка есть свои собственные ресурсы, и он по-разному реагирует на психопатологию своих родителей в зависимости от того, кем он себя ощущает,  от своей способности отдалиться от небытия, к которому он приговорен. М. Поро (1996) в своей книге «Замещающий ребенок» настаивает на психопатологическом бремени, которое лежит на замещающем ребенке, но он также подтверждает возможность нормального развития. С самого начала в жизни замещающего ребенка присутствует неблагоприятный фактор. Его психическое развитие подвергается искажению, статус «замещающего» задерживает свободное развитие личности и успешный путь к автономии, открытию мира и других людей. Но этот фактор сам по себе не является патологией; он не определяет судьбу, и замещающий ребенок может преуспеть в жизни. Выявить количество случаев нормального развития остается тем не менее трудной задачей, так как к специалистам обращаются только те дети и взрослые, у которых есть проблемы. Уточнить эти данные можно с помощью лонгитюдного исследования, основанного на достаточном количестве детей, которых будут наблюдать до взрослого возраста,  при условии отделения «аутентичных» замещающих детей от тех, кто был зачат после проработки горя или в течение этого процесса, но без намерения заменить умершего ребенка. Тогда можно будет ответить и на другие вопросы. Например, может ли замещающий ребенок быть результатом материнской/отцовской депрессии? Связаны ли психологические проблемы со статусом замещающего ребенка или же в их основе лежит депрессия родителей, следующая за горем?
91. Несмотря на отсутствие исследований такого типа, нужно признать, что нарушения не имеют систематического характера. Если дети живут в атмосфере, пропитанной   постоянным и патологическим горем, то у них могут возникнуть серьезные психологические проблемы. В то же время можно утверждать, что речь не идет о какой-то новой патологии, диагностируемой по совокупности диагностических признаков.  У  людей, имеющих статус замещающего ребенка,  мы встречаем все виды психопатологических диагнозов – от детского или взрослого психоза до личностных нарушений, и в то же время среди них есть и здоровые люди. Статус замещающего ребенка не влечет за собой возникновения специфического нарушения психики. Мы отмечаем лишь своеобразную ориентацию психического развития. Особые условия зачатия влияют на психическое развитие ребенка, а затем и взрослого. Нельзя сказать, что  эти люди страдают душевным расстройством, однако у них проявляется сходная симптоматика.
92. М.-М.Бурра[54] предложила интересный синтез работ, опубликованных на эту тему. Она считает, что нарушения, описанные разными авторами, можно разделить на группы: «Большая часть – это комплексные нарушения, связанные  с переработкой травмы в психике. Менее часто встречаются нарушения, связанные с особенностями отношений (в частности те, которые описаны как реакции на отношение родителей) или с психологическими последствиями травмы.  В то же время комплексные нарушения представлены как следствие нарушений взаимодействия между родителем и ребенком, которое может быть реальным  или вымышленным, сознательным или бессознательным. Это, без сомнения, связано с тем фактом, что травмирующая ситуация предшествовала рождению, и соответственно модифицировала отношения родитель-ребенок в  тот момент, когда поведение родителей передает напрямую младенцу содержание родительского бессознательного (а точнее, когда фантазматические отношения передаются через поведение). Чаще всего встречаются два типа структурных нарушений: нарушения идентичности и самоидентификации, и нарушения, связанные с виной и депрессией. Эти два типа часто могут пересекаться и дополнять друг друга, совместно создавая часто встречаемую клиническую картину».[55]
93. Нарушения идентичности проистекают из чувства деперсонализации, которое возникает у каждого, кто подвергся психотическому приступу. Психоз становится единственно возможным способом освобождения  от проекции чувств, которые родители испытывают к умершему. Ребенок живет не только под грузом горя и вины родителей,  но также и под страхом своей смерти. Вне психоза ему запрещено существовать и становиться собой. В общем, ребенок, зачатый и воспитанный в таких условиях, приговорен к «небытию», по выражению Мориса Поро. Он зачат не для себя. Его ждут трудности  в самоидентификации, особенно на этапе сепарации-индивидуации и в подростковом возрасте (Саббадини). Иногда стать собой, достичь «оригинальности, которая не будет копией», по выражению М.Поро, можно с помощью творчества. Многие известные люди являются замещающими детьми, и как мы показали раньше, некоторые из них говорили о том, как трудно жить  в тени умершего ребенка.
94. Роль вины также очень важна. Замещающий ребенок бессознательно чувствует себя виноватым в смерти предыдущего ребенка. Вина имеет две разновидности:   она может проявиться в виде депрессии, сопровождаемой чувствами обесценивания и поражения, или же, напротив, в виде состояния «жертвы преследования с чувством, что другие вас обвиняют или подозревают в смерти предыдущего ребенка» (М. Поро). Иногда чувство вины вызывают родители, своими словами поступками, наполненными  враждебностью или упреком. Следует также принимать во внимание причины и обстоятельства смерти предыдущего ребенка. (М.-М. Бурра). Но не стоит связывать все  психопатологические нарушения  с обстоятельствами зачатия. Нужно иметь в виду, что могут существовать и другие факторы.

Заключение

95. Понятие «замещающий ребенок» позволяет связать нарушения психического развития ребенка с психопатологическими проблемами, существовавшими в момент его зачатия. Зачатие отменяет работу горя родителей; ребенок берет на себя их неутешную скорбь и развивается в пагубной и нездоровой семейной атмосфере.
96. Выявленные нарушения имеют психопатологическую специфику, которая выражается не в устойчивом симптомокомплексе, как при психических заболеваниях, а в большей степени соотносится с особой ситуацией развития. Эти нарушения не имеют систематического характера. Их появление нужно предупредить, причем, если возможно, еще до наступления беременности: с помощью психотерапии можно  отделить представления об умершем ребенке от представлений о том, который должен родиться. Психотерапевтическая помощь способствует одновременному протеканию работы горя по умершему и работы по принятию нового ребенка.
97. Поскольку источник описанных проблем связан непосредственно с ситуацией зачатия, следует подумать о более пристальном изучении психологии зачатия человека. Здесь возникает несколько вопросов.
98. Прежде всего, стоит задуматься о психической связи между  родителем и ребенком, принимая во внимание условия, в которых произошло зачатие. Родители не могут смириться с потерей. Им кажется, что они смогут возместить потерю, зачав нового ребенка. Получается, что зачатый ребенок «наследует» незавершенное горе родителей и должен нести этот груз вместо них. Такая психическая передача совершается с момента зачатия. Плод развивается  в недрах патогенного по своей природе психо-аффективного пространства, отмеченного двойной печатью. Это не только территория скорби, но и место слияния двух существ – мертвого и живого – зачатых в одной утробе.  Атмосфера скорби и неопределенности в осознавании себя окутывает человека еще в материнской утробе; не потому что сам эмбрион подтверждает существование горя и слияния – это нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, а потому что скорбь, переданная родителями, становится частью его личной истории, его биографии, и накладывает отпечаток на возникающие отношения между ним и его родителями.
99. Во-вторых, эта статья показывает, что формирование идентичности человека  происходит с момента зачатия. Обычно это зависит от того, как родители  воспринимают ребенка, зачатого ими.  Мужчина и женщина, которые зачали ребенка, идентифицируют его как именно его, а не кого-нибудь другого. В проблематике замещающего ребенка эта работа по идентификации не приводит к принятию смерти предыдущего ребенка. Замещающий ребенок несправедливо идентифицируется с тем, кто был до него. И мы отмечаем плоды этого слияния в антенатальном периоде. Это слияние определяет дальнейшее развитие, если только родители постепенно не начинают работу горя и откладывают зачатие.
100. И последнее.  Статус замещающего ребенка влияет на психическое состояние человека с момента зачатия. Это не просто биологическая идентичность. Мы видим, что родители стремятся объединить в своем сознании умершего ребенка и того, который вот-вот родится, и понимаем, что новый ребенок с самого начала нужен только для того, чтобы заменить умершего. Эта особая сущность возникает уже на эмбриональной стадии: речь идет не о биологическом замещении, а о психическом статусе, который определяет идентичность человека с момента зачатия.  Эта идентичность остается, она неизгладима, но это не значит, что она наложит отпечаток на развитие в будущем. Нужно уделить внимание  психопатологическим проблемам замещающего ребенка, проявляющимся в детском или взрослом возрасте, а также особым обстоятельствам зачатия ребенка с целью замещения умершего. Не каждый эмбрион, зачатый в таких условиях, будет иметь психопатологическую симптоматику замещающего ребенка. Вопрос о том, при каких условиях замещающий ребенок может избежать появления психопатологических нарушений, требует дальнейшего изучения.